СКАЧАТЬ РАБОТУ
Архитектоника русской культуры Интенсивное
типологическое изучение культур в последнее время свидетельствует о
том, что каждой национальной культуре, а еще в большей степени каждому
региональному типу культуры и типу цивилизации свойственна своя логика
исторического развития и соответственно строения, логика, отнюдь не
исчерпываемая простой стадиальностью (формационного типа или более
дифференцированной). Речь идет о том, что каждая историческая парадигма
данной культуры имплицитно содержит в себе предпосылки формирования
следующей парадигмы и в какой-то степени "программирует" (шаг за шагом)
все историческое развитие этой культуры, не совпадающее с логиками
других культур. В результате складывается неповторимая конфигурация
национальной культурной истории, наглядно представимая не только 'в виде
линейной "цепочки" сменяющих друг друга парадигм (парадигмальной
"эстафеты"), но и в форме ступенчатой "пирамиды", в конструкции которой
каждая последующая парадигма "наслаивается" на предшествующую,
одновременно и продолжая, и преодолевая ее. Историческое строение такой
парадигмальной "пирамиды" (в соответствий с заданной логикой культурной
конфигурации или с определенным цивили-зационным алгоритмом) и образует
национальную архитектонику той или иной культуры. Здесь и далее
мы будем исходить из представления об архитектонике культуры как
смысловой конструкции, органически связующей культурную семантику и
социо-динамику, раскрывающей внутреннее единство ценностно-смыслового и
социально-исторического аспектов национальной (в данном случае -
русской) культуры как целого и объясняющей ее историю исходя; из ее
феноменологии как имманентную логику поступательного становления и
развития во времени и пространстве. Архитектонические различия
культур становятся до известной степени очевидными при сравнительном
изучении националыю-культурных эквивалентов стадиального развития
(например, западноевропейского и русского Просвещения, романтизма,
символизма, авангарда и т.п.). Типология национально-культурных эпох, а
также соответствующих направлений и стилей объясняется не только
различной интерпретацией исходных стадиальных принципов в культурах, но и
различным историческим опытом национальных культур, шедших к той или
иной стадии различным путем. В конечном счете архитектонические различия
культур вызваны вариативной комбинаторикой социокультурных механизмов,
лежащих в основании параллельных культурно-исторических процессов,
подчас далеко "разводящих" типологически близкие парадигмы. Исторические
превращения каждой культурной парадигмы зависят не только от того,
какой регулятивный механизм породил это развитие, но и от того, какой
конфигуратор'обусловил возникновение данной парадигмы в рамках
предшествующей как некой цивилизациотюй программы. Число
социокультурных регулятивных механизмов, составляющих в своей
последовательности для каждой конкретной культуры определенную
(линеарную) композицию - логику культурно-исторического развития,
цивилизационный алгоритм, - в мировой культуре относительно невелико:
весь тезаурус подобных конфигураторов, вероятно, не превышает
одного-двух десятков названий. В рамках одной национальной истории
культуры их действует еще меньше. Так, для понимания имманентной логики
развития русской культуры на протяжении одиннадцативековой истории можно
выявить закономерность последовательного восхождения надстраивающихся
друг над другом и в то же время сменяющих друг друга пяти основных
регулятивных механизмов (конфигураторов): кумуляция, дивергенция,
культурный синтез, селекция и конвергенция. Для большинства культур мира
(в том числе большей части западноевропейских и восточных культур)
подобная конфигурация истории, выраженная в данной последовательности
регулятивных механизмов, вовсе не характерна, хотя эти механизмы, взятые
в отдельности, известны и легко обнаружимы в разных
национально-культурных историях. Архитектоника русской культуры в
своем историческом становлении претерпевает три этапа смыслового
конфигурирования. Первый из них, самый длительный (X-XVII века), связан с
первичной конфигурацией русской культуры и образован действием двух
регулятивных механизмов, следующих друг за другом (отчасти параллельно),
- кумуляции и дивергенции. Второй этап (XVIII - середина XX века)
представляет собой совокупность явлений и процессов вторичной
конфигурации, надстраивающихся над смысловыми структурами,
образовавшимися в результате первичной конфигурации русской культуры;
этот этап связан с действием развитой дивергенции и возникновением в
результате ее кризиса механизмов культурного синтеза и селекции. Третий
этап, получивший импульс своего развития по окончании Второй мировой
войны и продолжающийся вплоть до настоящего времени, составляют процессы
третичной конфигурации, связанные с блокированием механизма селекции и
формированием нового интегративного механизма - конвергенции. Логика
архитектонического развития состоит в том, что ни один из конфигураторов
социокультурного целого не мог утвердиться (а во многих случаях и
возникнуть) ранее предшествующего ему как своей предпосылке. Но ни один
из регулятивных механизмов не выпадает из архитектоники целого культуры,
служа основанием ("низшее") для следующих механизмов более высокого
порядка и подспудно влияя на их организационный потенциал и функции
("высшее"), а также на архитектоническое строение
культурно-исторического целого. Кумулятивное развитие русской культуры Механизм
кумуляции (от лат. cumulatio - скопление) господствовал в древнерусской
культуре почти на всем протяжении ее существования - с доисторических
времен до XVII века. Кумулятивное развитие культуры, по-видимому, широко
распространенное на начальных этапах истории большинства культур мира
(особенно различных типологических вариантов первобытной культуры),
характеризуется неупорядоченностью, спонтанностью, случайностью
составляющих его процессов; при этом происходит простое присоединение
структурно самостоятельных единиц. Простота и стихийность кумулятивных
процессов в культуре придают кумуляции черты универсальности как
первичной формы организации хаоса. Так, в древнерусской культуре это -
смешение природного и социального, традиций язычества и христианства,
кочевничества и оседлости, скифо-сарматского, хазарского, варяжского,
византийского, половецкого, южнославянского, монгольского,
финно-угорского, а позднее и западного (польского, немецкого и т.п.)
влияний на исходный восточнославянский субстрат. Целое древнерусской
культуры постепенно "слепляется" из совершенно разнородных компонентов,
подобно "снежному кому". Однако этот процесс, аккумулирующий культуру по
принципу соборности, родовой общины, возведенной в ранг культурного
эталона, стихиен и внеисторичен; он способен продолжаться до тех пор,
пока мера сложности целого не превысит возможности накопления и
сохранения единства культуры, т.е. интегра-тивные возможности самого
механизма кумуляции (в этом отношении довольно вялого и аморфного).
После этого начинается неудержимый распад социокультурной целостности на
всех уровнях ее самоорганизации и семантики, и кумуляция как механизм
самоорганизации культуры сменяется дивергенцией, регулятивным
механизмом, столь же тотальным и универсальным, но противоположным по
своей направленности и смыслу. Ни христианизация Руси, ни
монголизация, ни государственная раздробленность в период удельного
размежевания, ни процесс "собирания русских земель" московскими князьями
не изменили характера древнерусской культуры и не содействовали
формированию на основе кумуляции какого-либо иного регулятивного
механизма (вроде агона в античной культуре, религиозной селекции,
характерной для ветхозаветной истории Израиля, или схоластического
универсализма, сложившегося в готический период западноевропейского
средневековья). Кумуляция, соответствовавшая первобытному синкретизму,
была одинаково успешной и в доисторический (языческий) период Древней
Руси, и в период монголо-татарского ига (когда оседлая и кочевая
культуры особенно интенсивно ассимилировались), и в эпоху "русского
средневековья" (по существу, национального варианта восточной деспотии),
хотя каждый из названных исторических периодов мог бы, по идее,
потребовать особого конфигуратора.-Однако глубоко укорененный
традиционализм древнерусской культуры не допускал смены регулятивного
механизма иначе как в условиях цивилизационной катастрофы, в результате
спонтанного культурного взрыва. С возникновением культурного плюрализма
(включая плюрализм религиозный, политический, нравственный, эстетический
и др.) механизм кумуляции, аналогичный "силовому полю", уже не смог
выполнять прежних регулятивных функций по удержанию культурного целого,
само существование которого оказалось невозможным в ситуации
нарастающего раскола древнерусской культуры и самого ее носителя -
древнерусского общества. Отсюда - неконтролируемое распространение
ересей, бунтов, самозванств, народных брожений, религиозного раскола,
т.е. всяческой "смуты". Дивергентное развитие русской культуры Именно
раскол сложного социокультурного целого (во всех сферах и на всех
уровнях русской культуры) послужил началом складывающегося нового
регулятивного механизма — дивергенции (от лат. divergere - обнаруживать
расхождение), означающего раздвоение, расщепление единого на
противоположности, в то же время понимаемые как смысловые полюса
противоречивого целого. Расхождение в понимании святости между
последователями Иосифа Волоцкого и Нила Сорского и возникновение
соответствующих идейных течений в православии (культурно-исторически
восходящих к смысловой структуре двоеверия и в конечном счете
стимулировавших раскол); рождение "самозванства" как смысловой антитезы
самодержавию и установление национальной традиции двоевластия,
впоследствии постоянно воспроизводимой в истории России и русской
культуры; обострение отношений между светской и духовной властью,
борющимися за самоутверждение и возвышение одной за счет другой, и
следующее отсюда размежевание между верой и культурой, до того
синкретически взаимосвязанными и неотделимыми друг от друга, появление
национально-русского феномена "светской святости" (см. об этом в трудах
А. Панченко); выделение официальной, государственной культуры
("Стоглав", "Лицевой летописный свод", "Степенная книга", "Великие
Четьи-Минеи", "Домострой"), противопоставляемой культуре частной,
демократической, "самочинной"; наконец, русский религиозный раскол
последней четверти ХУЛ века, завершивший распад древнерусской культуры и
цивилизации, - все это характерные проявления становящегося на рубеже
XVI-XVII веков механизма дивергенции, в дальнейшем, на протяжении по
меньшей мере трех веков, бывшего ведущим в истории русской культуры. Важно
подчеркнуть, что "детонатором" цепного процесса социокультурной
дивергенции каждый раз выступал один и тот же механизм насильственной
централизации культуры и общественной жизни (неотделимый от их
унификации и монополизации государством), называвшийся в XVI веке
"грозой". Этот механизм не образовывал особой культурной парадигмы и
выполнял компенсаторную функцию: нараставшая плюрализация культурной
реальности, вступавшая в противоречие с кумулятивным принципом
"единопоточности", казалось, не может быть преодолена иначе как силой
государства, подавляющего любое инакомыслие или "отклоняющееся" от
жестких общеобязательных нормативов поведение. Однако чрезмерное
социальное и политическое давление на культуру ("гроза") не только не
сплачивало ее в монолитное целое (хотя в равной мере не способствовало
дальнейшему развитию культурного плюрализма), но вело к неизбежно
углублявшемуся расколу (по формуле: противодействие, равное действию). В
результате культура поляризовалась в соответствии с антиномией
"подчинение — сопротивление", и любые процессы в ней принимали
последовательно дивергентный характер ("третьего не надо"). Спасительные
в условиях тотального раскола культуры тринитарные интенции, исходившие
от преп. Сергия Радонежского и его ближайших последователей и
сподвижников (в том числе Андрея Рублева) и выражавшиеся в апологии
Троицы и принципа троичности, максимально способствующего консолидации
разобщенного общества и аморфной культуры, к этому времени постепенно
угасли, формализовались, а потому не могли противостоять наступлению
сплошной дивергентности русской культуры, а тем более способствовать
становлению иного регулятивного механизма — объединительного, а не
разделительного (ср. "троеперстие"). Подобные интенции возобновятся лишь
к концу дивергентной парадигмы - в философии В. Соловьева и творчестве
русских символистов рубежа XIX-XX веков, с характерной триадой "Истинь! -
Добра - Красоты" и Представлением "трех сил" мировой истории,
действующих в России и в масштабах всего человечества (Восток - Запад -
Славянство/Россия). В то же время и сама дивергенция как конфигуратор русской культуры несла в себе не только функцию дифференциации, или ПРОДОЛЖЕНИЕ В АРХИВЕ
|